Папа в детской.

Когда родился старший сын, мы жили с родителями жены. Теща с жаром взялась
воспитывать внука. Собственный ее опыт в свое время ограничился тем, что,
родив дочь, она сдала ее матери в деревню, а сама училась в институте. Тем
не менее автоматически подразумевалось, что в рассматриваемой области теща —
профессор, мать ребенка — ну, скажем, студент, подающий надежды, а я — тут
подходящего определения не найти, проще объяснить на конкретных примерах.
Перед ежедневным купанием мальчика дверь в ванную тщательно запиралась и
конопатилась тряпками и другим подручным материалом. Купанием руководил,
конечно, профессор, на подсобные работы допускали студента. Меня же держали
на расстоянии, потому что руки у меня всегда сомнительной чистоты, на работе
я мог подцепить гриппозный вирус, ребенку я обязательно напущу в уши воды
или ошпарю его кипятком, а надо определять готовность воды по термометру.
Растирать ребенка полотенцем после купания тоже не разрешали — сдеру с него
кожу, начнется раздражение. Единственное, что мне доверяли, не считая
полоскания пеленок, это укачивать сына в кроватке. Запеленутый с руками, как
мумия, мальчик ни в какую не хотел засыпать, и мне случалось качать его и по
полчаса и больше, а если я засыпал первым, что свидетельствовало о слабости
моих родительских чувств, на дело отправляли тестя. Насколько я знаю, такое
же отношение к участию отцов в воспитании грудных детей имеет место во
многих семьях.
Позднее мне разрешали гулять с сыном, но не одевать его для гуляния. С
детства я знаю, что деревенский мужик, отправляясь в ненастную погоду в лес
или в поле, перепоясывался поверх армяка ниже талии, чтобы от горла до
кушака за пазухой была воздушная прослойка, не пропускающая холода. Пытался
я так подпоясывать сына и был осмеян — ну ничего-то толком не сделаю, уродую
мальчика. Подпоясывать нужно под мышками. И получается, что от подмышек до
валенок гуляет ветер, а при наклонах рубашка, конечно, вылезает из-под
рейтузов, спина оголяется — недолго застудить почки. Но я подчинялся и
молчал. И так поступают многие отцы, постепенно теряя интерес к занятиям с
собственным ребенком.
Но не подумайте, что все огрехи воспитания я хочу списать на тещу. Я и сам
наломал дров не меньше. Сыну было лет пять, когда я взялся учить его
рисованию. Едва ли не на первом уроке мы стали работать маслом на
грунтованном картоне. Я поставил натюрморт — вазу с апельсинами — и стал
объяснять, в какой последовательности нужно работать. Довольно скоро у сына
появился рисунок. Апельсины получились какие-то рубленые, похожие на зерна
граната. Я объяснил сыну его ошибку и поправил рисунок. Затем сын покрыл все
апельсины на своем картоне довольно точно подобранной оранжевой краской. Я
удивился: неужели он не видит, что на выпуклостях апельсины почти
бесцветные, даже голубоватые, и блестящие, а в тенях их цвет глухой —
зеленоватый и серый? Он согласился и стал поправлять, в некоторых местах,
где он все-таки не углядел названных дефектов, я подправил за него. Этим
первым натюрмортом сына многие наши знакомые восхищались и прочили ребенку
большое будущее, но после нескольких уроков я привил ему такое отвращение к
рисованию, что заниматься этим дальше его нельзя было заставить никакими
уговорами, и если просили его нарисовать что-нибудь, ответ всегда был один —
не умею.
е буду подробно описывать все свои ошибки. В конечном счете из лучших
побуждений мы запрещали сыну многое из того, чего ему хотелось, и навязывали
то, чего хотелось нам, руководствуясь не столько чувствами, сколько так
называемым здравым смыслом. Мы сами не получали от этого особой радости, а
как бы отбывали урок под наблюдением строгого экзаменатора. По совету тещи
мы пеленали мальчика с руками. Мы постоянно напоминали ему, что во время
гулянья он не должен мочить обувь и пачкать одежду. Сын не занимался спортом
и много болел, он вырос неглупым и добрым, главная его забота состоит в том,
чтобы никого из огорчить, а уж сам он — как-нибудь. По-настоящему ему не
хочется ничего.
И еще в одном своем воспитательном грехе я должен покаяться. Когда родился
второй сын, старшему было шесть лет. Я сказал ему: ты уже большой. У тебя
есть младший брат, ты должен о нем заботиться. Свои заботы мы тоже почти
целиком перенесли на маленького сына. Старшего я объявил большим в шесть
лет, а младшего носил на плечах до шестого класса, когда он чуть ли не до
земли ногами доставал. О том, что я его носил, нисколько не жалею, но как
неразумно я поступал, что не носил старшего! Как стыдно, что в возникавших
иногда между ними ссорах я всегда безоговорочно принимал сторону младшего. В
присутствии старшего сына я восторгался доблестями младшего и приглашал
старшего радоваться вместе со мной.
младшим все было по-другому. Теперь мы жили одни. Только-только начали его
прикармливать, как жена поступила на вечерние курсы кройки и шитья, и по
вечерам я оставался с детьми без надзора. Один я купал младшего сына, при
этом половина воды из ванночки оказывалась на полу — так яростно он колотил
ножками. Он визжал от удовольствия, когда я растирал его махровым
полотенцем. Потом пеленание — разумеется, со свободными руками — мальчик
дрожит в предвкушении кормления, и когда вожделенная бутылочка с кашей
появляется в поле его зрения, ухватывает ее ручками, скороговоркой
выпаливает «эва-эва-эва-эва...», переходит на чмокание, захлебывается,
закатывает глаза от наслаждения. И вот пустая бутылочка откатывается в
сторону, а мальчик сладко спит.
Как приятно было возвращаться в дом после работы и окунаться в ни с чем не
сравнимый запах детского тельца, материнского молока и наглаженных пеленок!
Какая радость замечать каждый день все новые признаки подрастания, не
видимые постороннему глазу: вот ребенок начал распознавать окружающие
предметы и людей, вот милое, но бессмысленное размахивание ручками сменилось
ухватыванием всего, что ни попадет под руку, вот малыш начал держать голову,
переворачиваться на живот, а теперь он уже не согласен лежать на спине и
спит только на боку, а если пустышка выпала изо рта, сам находит ее и
засовывает обратно нужным концом или начинает ободочком чесать десны. Да,
скоро уже и зубы появятся!
Однажды мне попалась научная брошюра с описанием экспериментов на мышах.
Детство мышей продолжается около двух недель. За эти две недели, примерно
соответствующие первым шести годам жизни человека, целиком определяется
характер будущей мыши. Мышат сразу после рождения разделяли на две случайные
группы. В одной группе мышата росли с родителями, доставляя им немало хлопот
своим непослушанием. Во второй новорожденных мышат отделяли от родителей и
сажали на поплавки. Пищи и питья им хватало, но стоило шевельнуться, как
поплавок опрокидывался, и мышонок оказывался в холодной воде. Его снова
сажали на поплавок, и все начиналось сначала. После двух-трех купаний
мышонок понимал, что любая инициатива обойдется дорого, и сидел смирно.
Повзрослевших мышат метили и объединяли в одну группу. В клетке для них были
приготовлены пища и питье, подстилка, а также «черная дыра» — тоннельчик,
который соединял клетку с внешним миром. Этот тоннельчик был устроен так,
что стоило в него сунуться, как смельчака ударяло в нос электрическим током.
После первого удара мышата, выросшие на поплавках, понимали, что соваться не
стоит. Они ели, пили и спали. Скучали. Избалованных мышат, выросших с
родителями, «черная дыра» интересовала больше всего остального. Шибанет
такого мышонка один раз, он отлетит, побегает, схватит на бегу еду и снова в
«черную дыру». И сколько бы раз ни ударяло, отбить у такого мышонка интерес
к «исследованиям» невозможно. Это мышонок с творческой инициативой. То же
самое, я думаю, и у людей. У нас «поплавки» — это спеленутые руки,
родительские запреты и наказания, принудительные занятия тем, чего хочется
родителям и не хочется ребенку. Дети охотно учатся, но плохо переносят
поучения.
Недавно я прочитал воспоминания матери рано умершего рок-музыканта. В
детстве он был обычным ребенком, кончил школу, поступил в институт, но в 18
лет убежал из дома, долго скрывался, а когда, уступая просьбам родителей,
вернулся, поставил условие, что они не вмешиваются в его жизнь, не входят в
его комнату и т.д. Он бросил институт, стал носить темные очки, играл джаз,
выступая в основном по домам, страдал запоями. Мать искренне недоумевает,
почему с сыном произошла такая метаморфоза, чего ему нехватало. Ведь
родители делали для него все, уделяли много времени воспитанию, а отец,
несмотря на занятость научной работой, даже составил для сына кодекс
поведения из 84(!) пунктов.
Дети с творческой инициативой лучше противостоят стадному инстинкту, они
вырастают личностями. Именно с неспособностью устоять перед влиянием стаи
связаны такие неприятные вещи, как начало курения и употребления алкоголя и
кое-что похуже. Возвращаясь к экспериментам с мышами, скажу еще, что на
большом статистическом материале установлено, что мышата с творческой
инициативой реже болеют и отличаются более сильным иммунитетом.
Экспериментаторы разрезали мышатам кожу на спине и вносили в рану кусочки
ткани с раковыми клетками. «Поплавочные» особи начинали быстро чахнуть и
погибали, у инициативных рана быстро затягивалась без последствий. Выражаясь
ненаучно, можно сказать, что особям с творческой инициативой болеть некогда.
Им бы главное узнать, что там, в «черной дыре». Не знаю, может, это
совпадение, но младший сын никогда не болел.
ети остро чувствуют малейшую несправедливость. Мы переезжали в новую
квартиру. Суетились, нервничали, и жена сгоряча меня обидела. Чтобы не
ответить тем же, я ушел в пустую комнату, в которой не было даже лампочки, и
сел на корточки в углу. Сейчас же сын пришел следом и, не говоря ни слова,
сел рядом в той же позе, всем видом выражая полную солидарность.
Если нам удается завоевать любовь своих детей, эта любовь абсолютно
бескорыстна. Дети скрепляют семью. Я помню, как мы втроем шли по улице и,
как это бывает, повздорили с женой. Пятилетний сын молча соединил наши руки,
а сам пристроился сбоку.