
Я никогда не слышу от нее таких
жалоб летом, когда никому не хочется прикасаться к влажной коже другого и даже
ночью работают вентиляторы, обдувая наши врозь истекающие потом тела. Но когда
наступает ноябрь — да что там ноябрь, у нас и в сентябре бывают морозные ночки,
— то даже лишнее одеяло не согреет, если спишь один...
Возможно, дочь права, сетуя на
несправедливость судьбы. Но сейчас, когда ей десять лет и в ней полтора метра
роста, она уже вышла из того возраста, когда дети залезают в постель к
родителям. Я чувствую себя немного виноватой. Но должны же у взрослых быть свои
радости. По крайней мере этим-то преимуществом я никак не могу поступиться.
Супружеская постель — одна из
главных радостей семейной жизни. И не только в эротическом смысле. Конечно, это
подмостки, на которых разыгрываются сцены страсти — по крайней мере время от
времени. Но, что более важно и гораздо более насущно, супружеская постель — это
место, где мы касаемся друг друга, шепчемся, нежимся, отгородившись от
остального мира, только ты и я. Даже дитя в колыбели не свернется и не
угнездится так уютно, как пара любящих супругов.
По мере того как ночи становятся
все длиннее и морознее, перспектива вечером нырнуть в постельку с Темой все
ярче освещает мои дни и поднимает настроение, подавленное недостатком солнца и
света. В краю, где полгода зима, где люди выходят утром из дома затемно, втянув
головы в плечи, и возвращаются с работы в стылых сумерках в таком же положении,
— в нашем краю лишь супружеская постель позволяет телу согреться и расслабить
мышцы, лишь она дает настоящий отдых и сладкий сон. Пристроившись и
притулившись часов на восемь к горячему как печка телу Темки, я выживаю в эти
долгие ночи, когда ветер с северо-востока, порывистый, местами до сильного,
ломает за окнами мерзлые ветви деревьев. Как еще пережить эти долгие недели без
солнца?
Утром, когда дребезжит
будильник, а за окном непроглядная тьма, меньше всего на свете хочется покидать
это теплое гнездо, размыкать сплетение рук, вылезать из-под одеяла.
Единственное, что дает мне силы встать, — это перспектива через столько-то
часов, выполнив свой долг перед обществом, вернуться на супружеское ложе.
Мы купили эту кровать пятнадцать
лет назад. Она дубовая, с цельным двухспальным матрацем и простыми низкими
спинками из точеных балясин. Это было
наше первое крупное семейное приобретение. Она была самой красивой из тех, что
были нам по карману.
Мы искали просто двухспальную —
никаких королевских, султанских и прочих гаремных размеров. Во-первых, такая
наверняка пролезет в дверь, во-вторых, она намного дешевле, и, в-третьих, у
меня была тогда одна наивная теория. Она состояла в том, что, если кровать
будет не слишком велика, мы никогда не заснем не помирившись. Как можем мы
злиться друг на друга, если наши тела соприкасаются? Иногда она действительно
срабатывала, и случайные касания растапливали лед взаимного отчуждения.
Конечно, жаркими и влажными
июльскими ночами, когда испарина выступает даже между пальцев ног, а нечаянное
прикосновение к Темкиной руке ощущается так, будто тронула раскаленную плиту, я
кляну свою молодую глупость. Но как только листья начинают желтеть и опадать, я
опять довольна нашим выбором и потихоньку подкатываюсь под теплый бочок.
Но даже если бы мы делили самую
бескрайнюю из султанских кроватей, наше совместное на ней существование все же
не было бы безоблачным. Я имею в виду проблему шума. И не столько храпа,
сколько стонов.
Примерно раз в два месяца, без
всяких видимых причин, Артем начинает стонать по ночам. Неожиданно — и почти
каждую ночь — он испускает стон, такой громкий и протяжный, что наш пудель в
ужасе спрыгивает с постели и убегает в другую комнату.
— Тема? Ты что? — Разбуженная от
глубокого сна, я толкаю его, быть может, резче, чем следовало бы.
— Ты че, ты че, ты а? — бормочет
он.
— Ты стонал.
— Прости. — Он хлопает меня по
спине и поворачивается на другой бок. Ровно через три минуты, когда я уже
задремываю, он испускает еще один душераздирающий стон. На этот раз он сам себя
будит.
— Прости, — бормочет он опять.
На следующее утро меня обуревает
желание поведать дочери об изнанке этой привилегии — спать вместе в одной
постели.
Но как раз тогда, когда я уже
начинаю сомневаться, будем ли мы когда-нибудь снова спать спокойно и
высыпаться, эти стоны таинственным образом прекращаются, сменяясь тихими
вздохами глубокого удовлетворения. Я приношу молчаливую благодарность Морфею —
или кто там этим заведует, — обнимаю Тему покрепче и слушаю, как северный ветер
рвется в окно. Я никогда не говорю об этом с дочерью, но я очень надеюсь, что
со временем она поймет, какое это счастье, — когда вырастет большая и будет
делить постель с таким же славным человеком, как ее отец.