НОЧЬ нежна

Я никогда не слышу от нее таких жалоб летом, когда никому не хочется прикасаться к влажной коже другого и даже ночью работают вентиляторы, обдувая наши врозь истекающие потом тела. Но когда наступает ноябрь — да что там ноябрь, у нас и в сентябре бывают морозные ночки, — то даже лишнее одеяло не согреет, если спишь один...

Возможно, дочь права, сетуя на несправедливость судьбы. Но сейчас, когда ей десять лет и в ней полтора метра роста, она уже вышла из того возраста, когда дети залезают в постель к родителям. Я чувствую себя немного виноватой. Но должны же у взрослых быть свои радости. По крайней мере этим-то преимуществом я никак не могу поступиться.

Супружеская постель — одна из главных радостей семейной жизни. И не только в эротическом смысле. Конечно, это подмостки, на которых разыгрываются сцены страсти — по крайней мере время от времени. Но, что более важно и гораздо более насущно, супружеская постель — это место, где мы касаемся друг друга, шепчемся, нежимся, отгородившись от остального мира, только ты и я. Даже дитя в колыбели не свернется и не угнездится так уютно, как пара любящих супругов.

По мере того как ночи становятся все длиннее и морознее, перспектива вечером нырнуть в постельку с Темой все ярче освещает мои дни и поднимает настроение, подавленное недостатком солнца и света. В краю, где полгода зима, где люди выходят утром из дома затемно, втянув головы в плечи, и возвращаются с работы в стылых сумерках в таком же положении, — в нашем краю лишь супружеская постель позволяет телу согреться и расслабить мышцы, лишь она дает настоящий отдых и сладкий сон. Пристроившись и притулившись часов на восемь к горячему как печка телу Темки, я выживаю в эти долгие ночи, когда ветер с северо-востока, порывистый, местами до сильного, ломает за окнами мерзлые ветви деревьев. Как еще пережить эти долгие недели без солнца?

Утром, когда дребезжит будильник, а за окном непроглядная тьма, меньше всего на свете хочется покидать это теплое гнездо, размыкать сплетение рук, вылезать из-под одеяла. Единственное, что дает мне силы встать, — это перспектива через столько-то часов, выполнив свой долг перед обществом, вернуться на супружеское ложе.

Мы купили эту кровать пятнадцать лет назад. Она дубовая, с цельным двухспальным матрацем и простыми низкими спинками из  точеных балясин. Это было наше первое крупное семейное приобретение. Она была самой красивой из тех, что были нам по карману.

Мы искали просто двухспальную — никаких королевских, султанских и прочих гаремных размеров. Во-первых, такая наверняка пролезет в дверь, во-вторых, она намного дешевле, и, в-третьих, у меня была тогда одна наивная теория. Она состояла в том, что, если кровать будет не слишком велика, мы никогда не заснем не помирившись. Как можем мы злиться друг на друга, если наши тела соприкасаются? Иногда она действительно срабатывала, и случайные касания растапливали лед взаимного отчуждения.

Конечно, жаркими и влажными июльскими ночами, когда испарина выступает даже между пальцев ног, а нечаянное прикосновение к Темкиной руке ощущается так, будто тронула раскаленную плиту, я кляну свою молодую глупость. Но как только листья начинают желтеть и опадать, я опять довольна нашим выбором и потихоньку подкатываюсь под теплый бочок.

Но даже если бы мы делили самую бескрайнюю из султанских кроватей, наше совместное на ней существование все же не было бы безоблачным. Я имею в виду проблему шума. И не столько храпа, сколько стонов.

Примерно раз в два месяца, без всяких видимых причин, Артем начинает стонать по ночам. Неожиданно — и почти каждую ночь — он испускает стон, такой громкий и протяжный, что наш пудель в ужасе спрыгивает с постели и убегает в другую комнату.

— Тема? Ты что? — Разбуженная от глубокого сна, я толкаю его, быть может, резче, чем следовало бы.

— Ты че, ты че, ты а? — бормочет он.

— Ты стонал.

— Прости. — Он хлопает меня по спине и поворачивается на другой бок. Ровно через три минуты, когда я уже задремываю, он испускает еще один душераздирающий стон. На этот раз он сам себя будит.

— Прости, — бормочет он опять.

На следующее утро меня обуревает желание поведать дочери об изнанке этой привилегии — спать вместе в одной постели.

Но как раз тогда, когда я уже начинаю сомневаться, будем ли мы когда-нибудь снова спать спокойно и высыпаться, эти стоны таинственным образом прекращаются, сменяясь тихими вздохами глубокого удовлетворения. Я приношу молчаливую благодарность Морфею — или кто там этим заведует, — обнимаю Тему покрепче и слушаю, как северный ветер рвется в окно. Я никогда не говорю об этом с дочерью, но я очень надеюсь, что со временем она поймет, какое это счастье, — когда вырастет большая и будет делить постель с таким же славным человеком, как ее отец.